Спостерігаючи "розруху в головах" на тлі суцільної "сплячки" в країні (економіка, політика, культура, віра, довіра, працевлаштування - всі галузі та сфери життя українського немов поринули чи то в токсичний сон, чи в затяжний стрибок із Нікуди в Ніколи) та відчуваючи вже не шостим, а першим чуттям вибори, що сунуть звідусіль (і точно не будуть "прозорими" чи "демократичними"), можу лише навести рядки, написані ще до мого народження людиною набагато мудрішою, розумнішою та сильнішою духом за декілька поколінь (включаючи й наше). Йдеться про відкритий лист Олександра Солженіцина, опублікований 1974 року в лондонській "Дейлі Експрес", котрий радянського (тоді ще) простору дістався аж 1988 року (коли власне вже все і так почало тріщати та валитись, без потреби розхитувати державну машину). Чомусь мені здається, що зараз в українському суспільстві знову настав 1974 рік...
"Когда-то мы не смели и шёпотом шелестеть. Теперь вот пишем и
читаем Самиздат, а уж друг другу-то, сойдясь в курилках НИИ, от души
нажалуемся: чего только они не накуролесят, куда только не тянут нас!
И ненужное космическое хвастовство при разорении и бедности дома; и
укрепление дальних диких режимов; и разжигание гражданских войн; и
безрассудно вырастили Мао Цзе-дуна (на наши средства) — и нас же на
него погонят, и придётся идти, куда денешься? и судят, кого хотят, и
здоровых загоняют в умалишённые — всё «они», а мы — бессильны.
Уже до донышка доходит, уже всеобщая духовная гибель насунулась на всех нас, и физическая вот-вот запылает и сожжёт и нас, и наших детей, — а мы по-прежнему всё улыбаемся трусливо и лепечем косноязычно:
— А чем же мы помешаем? У нас нет сил.
Мы так безнадёжно расчеловечились, что за сегодняшнюю скром-
ную кормушку отдадим все принципы, душу свою, все усилия наших
предков, все возможности для потомков — только бы не расстроить своего
утлого существования. Не осталось у нас ни твёрдости, ни гордости, ни
сердечного жара. Мы даже всеобщей атомной смерти не боимся, третьей
мировой войны не боимся (может, в щёлочку спрячемся), — мы только
боимся шагов гражданского мужества! Нам только бы не оторваться от
стада, не сделать шага в одиночку — и вдруг оказаться без белых батонов,
без газовой колонки, без московской прописки.
Уж как долбили нам на политкружках, так в нас и вросло, удобно
жить, на весь век хорошо: среда, социальные условия, из них не
выскочишь, бытие определяет сознание, мы-то при чём? мы ничего не
можем.
А мы можем — в с ё! — но сами себе лжём, чтобы себя успокоить.
Никакие не «они» во всём виноваты — м ы с а м и, только м ы!
Возразят: но ведь действительно ничего не придумаешь! Нам
закляпили рты, нас не слушают, не спрашивают. Как же заставить их
послушать нас?
Переубедить их — невозможно.
Естественно было бы их переизбрать! — но перевыборов не быва-
ет в нашей стране.
На Западе люди знают забастовки, демонстрации протеста, — но
мы слишком забиты, нам это страшно: как это вдруг — отказаться от ра-
боты, как это вдруг — выйти на улицу?
Все же другие роковые пути, за последний век отпробованные в
горькой русской истории, — тем более не для нас, и вправду — не надо!
Теперь, когда все топоры своего дорубились, когда всё посеянное взошло,
— видно нам, как заблудились, как зачадились те молодые, самонадеян-
ные, кто думали террором, кровавым восстанием и гражданской войной
сделать страну справедливой и счастливой. Нет, спасибо, отцы просве-
щения! Теперь-то знаем мы, что гнусность методов распложается в
гнусности результатов. Наши руки — да будут чистыми!
Так круг — замкнулся? И выхода — действительно нет? И остаётся
нам только бездейственно ждать: вдруг случится что-нибудь с а м о?
Но никогда оно от нас не отлипнет с а м о, если все мы все дни
будем его признавать, прославлять и упрочнять, если не оттолкнёмся
хотя б от самой его чувствительной точки.
От — лжи.
Когда насилие врывается в мирную людскую жизнь — его лицо
пылает от самоуверенности, оно так и на флаге несёт, и кричит: «Я —
Насилие! Разойдись, расступись — раздавлю!» Но насилие быстро ста-
реет, немного лет — оно уже не уверено в себе, и, чтобы держаться, чтобы
выглядеть прилично, — непременно вызывает себе в союзники Ложь.
Ибо: насилию нечем прикрыться, кроме лжи, а ложь может держаться
только насилием. И не каждый день, не на каждое плечо кладёт насилие
свою тяжёлую лапу: оно требует от нас только покорности лжи,
ежедневного участия во лжи — и в этом вся верноподданность.
И здесь-то лежит пренебрегаемый нами, самый простой, самый
доступный ключ к нашему освобождению: личное неучастие во лжи!
Пусть ложь всё покрыла, пусть ложь всем владеет, но в самом малом
упрёмся: пусть владеет не через меня!
И это — прорез во мнимом кольце нашего бездействия! — самый
лёгкий для нас и самый разрушительный для лжи. Ибо когда люди отша-
тываются ото лжи — она просто перестаёт существовать. Как зараза, она
может существовать только на людях.
Не призываемся, не созрели мы идти на площади и громогласить
правду, высказывать вслух, что думаем, — не надо, это страшно. Но хоть
откажемся говорить то, чего не думаем!
Вот это и есть наш путь, самый лёгкий и доступный при нашей
проросшей органической трусости, гораздо легче (страшно выговорить)
гражданского неповиновения по Ганди.
Наш путь: ни в чём не поддерживать лжи сознательно! Осознав,
где граница лжи (для каждого она ещё по-разному видна), — отступиться
от этой гангренной границы! Не подклеивать мёртвых косточек и чешуек
Идеологии, не сшивать гнилого тряпья — и мы поражены будем, как
быстро и беспомощно ложь опадёт, и чему надлежит быть голым — то
явится миру голым.
Итак, через робость нашу пусть каждый выберет: остаётся ли он
сознательным слугою лжи (о, разумеется, не по склонности, но для про-
кормления семьи, для воспитания детей в духе лжи!), или пришла ему
пора отряхнуться честным человеком, достойным уважения и детей
своих и современников. И с этого дня он:
— впредь не напишет, не подпишет, не напечатает никаким спо-
собом ни единой фразы, искривляющей, по его мнению, правду;
— такой фразы ни в частной беседе, ни многолюдно не выскажет
ни от себя, ни по шпаргалке, ни в роли агитатора, учителя, воспитателя,
ни по театральной роли;
— живописно, скульптурно, фотографически, технически, музы-
кально не изобразит, не сопроводит, не протранслирует ни одной ложной
мысли, ни одного искажения истины, которое различает;
— не приведёт ни устно, ни письменно ни одной «руководящей»
цитаты из угождения, для страховки, для успеха своей работы, если цити-
руемой мысли не разделяет полностью или она не относится точно сюда;
— не даст принудить себя идти на демонстрацию или митинг, ес-
ли это против его желания и воли; не возьмёт в руки, не подымет транспа-
ранта, лозунга, которого не разделяет полностью;
— не поднимет голосующей руки за предложение, которому не со-
чувствует искренне; не проголосует ни явно, ни тайно за лицо, которое
считает недостойным или сомнительным;
— не даст загнать себя на собрание, где ожидается принудитель-
ное, искажённое обсуждение вопроса;
— тотчас покинет заседание, собрание, лекцию, спектакль, кино-
сеанс, как только услышит от оратора ложь, идеологический вздор или
беззастенчивую пропаганду;
— не подпишется и не купит в рознице такую газету или журнал,
где информация искажается, первосущные факты скрываются.
Мы перечислили, разумеется, не все возможные и необходимые
уклонения ото лжи. Но тот, кто станет очищаться, — взором очищенным
легко различит и другие случаи.
Да, на первых порах выйдет не равно. Кому-то на время лишиться
работы. Молодым, желающим жить по правде, это очень осложнит их
молодую жизнь при начале: ведь и отвечаемые уроки набиты ложью, надо
выбирать. Но и ни для кого, кто хочет быть честным, здесь не осталось
лазейки: никакой день никому из нас даже в самых безопасных
технических науках не обминуть хоть одного из названных шагов — в
сторону правды или в сторону лжи; в сторону духовной независимости
или духовного лакейства. И тот, у кого недостанет смелости даже на
защиту своей души, — пусть не гордится своими передовыми взглядами,
не кичится, что он академик или народный артист, заслуженный деятель или генерал, — так пусть и скажет себе: я — быдло и трус, мне лишь бы
сытно и тепло.
Даже этот путь — самый умеренный изо всех путей сопротивле-
ния — для засидевшихся нас будет нелёгок. Но насколько же легче
самосожжения или даже голодовки: пламя не охватит твоего туловища,
глаза не лопнут от жара, и чёрный-то хлеб с чистой водою всегда най-
дётся для твоей семьи.
Преданный нами, обманутый нами великий народ Европы —
чехословацкий — неужели не показал нам, как даже против танков
выстаивает незащищенная грудь, если в ней достойное сердце?
Это будет нелёгкий путь? — но самый лёгкий из возможных.
Нелёгкий выбор для тела, — но единственный для души. Нелёгкий путь,
— однако есть уже у нас люди, даже десятки их, кто годами выдерживает
все эти пункты, живёт по правде.
Итак: не первыми вступить на этот путь, а — присоединиться! Тем
легче и тем короче окажется всем нам этот путь, чем дружнее, чем гуще
мы на него вступим! Будут нас тысячи — и не управятся ни с кем ничего
поделать. Станут нас десятки тысяч — и мы не узнаем нашей страны!
Если ж мы струсим, то довольно жаловаться, что кто-то нам не
даёт дышать — это мы сами себе не даём! Пригнёмся ещё, подождём, а
наши братья биологи помогут приблизить чтение наших мыслей и
переделку наших генов.
Если и в э т о м мы струсим, то мы — ничтожны, безнадёжны, и
это к нам пушкинское презрение:
К чему стадам дары свободы?
..........................
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич."
12 февраля 1974
No comments:
Post a Comment